<<Рождение новых церквей>> | <<С крыльями за спиной>>
В октябре 1992 года я открыла Двайту свою тайну: мнебыло видение, поведать о котором было бы просто неудобно кому-либо другому, кроме него – моего духовного наставника. В России говорят: если мы говорим с Богом, то это называется молитвой, а если Бог говорит с нами, то это называется шизофренией. Одна из моих двоюродных сестер и так уже сидела на каждой моей службе с тетрадкой, тщательно конспектируя мои проповеди, не веря, что я была в полном рассудке,когда согласилась стать пастором. Сколько верующих боится ступить на путь служения и особенно говорить о своих откровениях, ими услышанных или увиденных, из опасения прослыть элементарно чокнутыми?
В моем видении я видела себя быстро и уверенно идущей через колоннаду ярко освещенных и по-царски обставленных комнат, казавшуюся нескончаемой, после чего я вошла в круглую ротонду с высоким куполом. Как
только я оказалась в центре ротонды, я превратилась в голубя и с уверенностью взмыла вверх, под самый купол. Я видела изумленное лицо Двайта, но рассказа не прекращала, тараторя от радости. Когда я закончила свое экстраординарное и такое убедительное, на мой взгляд, повествование, то услышала немедленный приговор:
“Это откровение смерти! Ты скоро умрешь!”
Меня такая безнадежная интерпретация не устроила. Никогда не возражавшая своему учителю до той минуты, я неожиданно для себя самой его отвергла как человека, ничего не понимающего в русской духовности:
“Неправда! Бог избрал меня для чего-то совершенно нового! Вот что означает это видение, Он дал мне крылья, научил летать. Бог не позволит мне умереть!”
Всю мою жизнь я старалась шагать только на “зеленый свет”, живя только по правилам. А став пастором, я вдруг проскочила на “красный свет” и сделала это без длительного раздумья.
Православные относились ко мне двояко: архиепископ Уральский Мелхиседек принял меня, с самого начала как свою родную внучку. Он даже позволил мне зайти в алтарную часть храма Святого Иоанна в Екатеринбурге –
или Ивановской церкви, как его именовали горожане – святая святых, куда входят только православные священнослужители, конечно же, только мужчины. С легкой руки Майи Иннокентьевны, я стала у Мелхиседека частым гостем в епархии, а когда приехали епископы Ханс Ваксби и Вильям Оден в сентябре 1991 года, он принял и их с искренним и открытым сердцем, веря в возможное сотрудничество двух Церквей. Мелхесидек поразил методистских лидеров своим знанием Джона Веслея – родоначальника методизма. Молодые же священники обычно, глядя на меня, переглядывались и вслух комментировали, негромко посмеиваясь: “Лидия – такой же священник, как и мы, только в юбке! Юбка, ряса – какая разница!” Другие же плевались, “Тьфу, ересь какая! Женщина должна в церкви молчать!”
Протестантские пасторы тоже не могли прийти к одному мнению, когда проигнорировать меня уже было нельзя. Как-то мне позвонил отец Франциск, представившийся лютеранским священником. Я с радостью спешила на встречу с братом по вере, пока не увидела странную фигуру рядом с памятником Александру Попову около Главпочтамта, где мы договорились встретиться. Без сомнений, это был довольной симпатичный высокий мужчина, но не это меня шокировало, а его берет. Это был не просто берет, а голубой бархатный берет в стиле Тибальда из известного когда-то фильма “Ромео и Джульетта”.Такого чуда я в нашем городе еще не видела. Мне хотелось пройти мимо него и потом извиниться, что я опоздала – вдруг кто-нибудь меня узнает! Наш разговор свелся к одному: женщина не может быть лидером Церкви, она не может быть пастором. Отец Франциск сыпал цитатами из Библии, а я терпеливо слушала. Я уже знала, что меня призвал Бог, и я не нуждалась в его разрешении, но решила подыграть:
“Кто же тогда будет в моей церкви проповедовать? Даже у меня еще нет теологического образования!”
“А вы меня возьмите! Моя церковь маленькая, не растет, а ваша так быстро темп набирает, я бы вам очень подошел!” И тут я решилась на хитрость:
“А кто же вас научит, что такое методистская церковь? Кто вам расскажет, что нужно делать и как проводить службы?”
Выпалив, я ждала ответа. Отец Франциск не предвидел подвоха и с мягкой разрешающей улыбкой заключил:
“Вы, конечно! Вы меня и научите!”
“Если я могу учить Вас, Вас – бакалавра теологии, то почему я не могу учить моих прихожан?!”
Казалось, я произнесла каждый слог отдельно, чтобы закончить наш разговор. Отец Франциск задумался, потом вдруг положил свои руки мне на плечи и величественно произнес:
“Учите!”
По-разному меня воспринимали и многие из моих прихожан! И я их не винила за сомнения! Россияне не могут представить церковь вне храма, а наши богослужения проходили к этому времени в большом зале бывшего Дома Политпросвещения, на заднике сцены которого свисал гигантский портрет Ленина. Лена Тищенко заказала в тюрьме не менее внушительный деревянный крест, который вскоре висел перед зашторенным портретом Ильича. Но мы-то знали, что он там, и иногда на эту тему подшучивали. Многие из моих прихожан были в прошлом коммунистами, включая и моего отца. Папа, думая, что его родителей раскулачили, долго в
партию не вступал, боясь, что откроется его прошлое. Поэтому, став коммунистом после сорока, партбилетом дорожил. А вот с началом церкви пришел в партком университета и положил свой партбилет на стол, разгневавшись на то,как ко мне отнесся один из коммунистических лидеров этого же университета. Папа всегда не только заступался за меня горой, но и не боялся испортить свою репутацию. Так что все мы – бывшие атеисты и коммунисты – теперь сидели вместе в одном зале, где когда-то десятилетиями провозглашались иные лозунги, пытаясь восстановить давно утерянный духовный баланс нашего воистину сконфуженного в те годы мира.
Мои прихожане, выбрав меня своим пастором, теперь предъявляли ко мне самые строгие требования, как будто бы я не выросла с ними в одном городе и не ходила по тем же улицам.
“Лидия, у нас сегодня причастие, надеемся, что ты постилась перед причастием, как православные священники делают!” Многие из них, казалось, забыли, что некоторые православные священники любят поесть и
выпить. Как женщине мне надо было прилагать намного больше усилий, чтобы быть достойной своего сана, чем мужчине.
И я не роптала и, стараясь не пропустить ни одного замечания, стала поститься, перестала употреблять косметику и начала одеваться более приглушенно – иначе никто не верил, что я пастор. Когда-то я так любила
танцевать, особенно цыганочку и надевать яркие юбки, а теперь вдруг превратилась в синего чулка, чтобы, не дай Бог, не оскорбить кого своим мирским поведением. Вспоминалась первая встреча с Двайтом, когда он меня поразил своей человечностью, обыденным видом и простыми манерами, сама же я становилась полной его противоположностью. Мои прихожане даже спрашивали, нет ли у меня месячных в дни причастия или крещения, чтобы не прикоснуться к “нечистому”, особенно когда касалось крещения их детей. Ну тут уж я ничем помочь не могла. Я женщина, Бог меня такой сделал, значит, Он решил, что я могу быть пастором. Он
меня призвал!
Люди в меня поверили, и, раз уж я добровольно ступила на путь служения, став первой женщиной-пастором, со всеми вытекающими отсюда последствиями, то и не обижалась. Но все-таки иногда чувствовала себя попавшей
в ловушку: обратного хода не было. В моей ситуации Бог “черного хода” не предусмотрел. Оставалось лишь молиться и мысленно разговаривать с дедушкой. Уж у него-то было чему поучиться с точки зрения самопожертвования и стоицизма. Так я начала поститься и вновь погрузилась в молитвы и чтение православных книг, становившихся к тому времени все более и более доступными.
Мне все казалось ясным. Чем больше я отдавала от себя, тем больше Господь открывал для меня ресурсов: мне хватало всего 3-4 часов сна и немного еды, чтобы работать, проповедовать, летать в другие города, возить по
России американские группы, приезжающие все чаще и чаще. Господь благословлял меня, открывая для меня двери и сердца, наглухо для меня до того захлопнутые, посылая нам все больше и больше сторонников не только из Луизианы, но и из Теннеси, Оклахомы, Миссури, Флориды, Миссисипи, Техаса и Канзаса. Я познала силу молитв всех этих незнакомых до того людей, ставших сестрами и братьями во Христе.
В этой стремительно набирающей обороты новой жизни, я неожиданно потеряла свою такую необходимую связь с семьей. Когда-то я была абсолютно фанатичной мамой, а теперь мой муж, с которым мы уже стали теперь просто друзьями, вынужден был быть для наших детей и папой, и мамой. Я же, если и была в городе, то пропадала либо на новой точке – шла реконструкции здания под наш новый приют, либо мчалась в мэрию или облисполком, либо сидела часами на телефоне. Все было как у Жванецкого: мои дети учились узнавать меня по фотографиям.
Никак не давалась мне заповедь Иисуса “Возлюби ближнего своего, как себя самого”. С первой частью как будто проблем не было, а вот вторая часть просто не доходила! Всегда дедушка стоял перед глазами, все всем отдающий, ничего лишнего себе не позволяющий. Уж он-то ближнего своего всегда ставил выше себя! Никак до меня не доходило, что нужно любить и себя, и время уделять себе. А в голове так и свербила, не давая покоя,
инструкция Христа: “Кто же любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более Меня, не достоин Меня, и кто не берет креста своего и не следует за Мною, не достоин Меня” (Матвей 10.37-38), а я, при всем моем старании быть достойной Христа, всем своим естеством сопротивлялась подчиниться: я никогда не смогла любить своих детей меньше. Так и пряталась за занятостью, считая это своего рода “уменьшением своей любви”. А вот крест взвалила на свои плечи с легкостью и уверенно продолжала идти дорогой деда. Но сомнения все равно одолевали.
Меня все больше смущало это очевидное противоречие двух заповедей: как же можно возлюбить себя самого, не любя свою семью? Разве семья не часть меня, и зачем тогда Бог сделал меня сначала матерью, а потом только служителем? Почему Он тогда не призвал меня еще подростком и не сделал меня монашкой?
Все складывалось так хорошо, как вдруг я споткнулась: после каждого визита в тюрьму я была совершенно опустошена, как будто моя чаша вдруг опустела и не успевала наполниться за короткие часы отдыха. Христианский
психолог из Америки приехала в нашу церковь с визитом и, понаблюдав за мной во время службы, вдруг вынесла мне приговор:
“Лидия, ты ничего для себя не оставляешь! Ты не знаешь, как себя защитить! Так ты не протянешь и двух лет…”
Я просто окаменела после такого диагноза и забыла спросить, что же я должна изменить. Но она уже продолжала.
“Тебе необходимо построить стену между собой и теми, которых ты крестишь!”
Но тут я уже и спрашивать не хотела, как же я могу через так называемую стену крестить! Крещение тогда не будет настоящим!
“Я не могу крестить через стену, я не могу любить через стену!”
С каждым заключенным я умирала для греха и воскрешалась к жизни. После каждого крещения я чувствовала себя почти пустой, но каким-то чудесным образом моя сила и энергия восстанавливались. Ближнего своего любить не всегда легко – все мы со своим норовом, убеждениями и привязанности, а вот врага и вовсе тяжко. Как Лена Тищенко как-то с горечью призналась: “Все мы совки!” – нам предстоял долгий и длительный путь очищения от “совковости” к давно побледневшему образу Божию. Как ни старалась я всех любить, но во мне еще было слишком много мирского по сравнению с моим дедушкой. Уж он-то никогда врагов не
имел, потому что всегда всех прощал. Иногда просто расплачусь и думаю, как в детстве, бросить все и стать снова нормальным человеком, не пастором! Моя сестра сначала пыталась меня вразумить, чтобы я не доверяла новым людям слишком быстро и не прощала предательств слишком уж легко, а потом махнула рукой:
“Ну что с тобой делать? Наверно, такой уж тебе Бог дар дал – кто я, чтобы тебя учить?”
Все помогали, как могли, всем вместе было намного легче. Мои родители, сестра и Сергей работали рядом со всеми, не досыпая и не ропща, и в этом и был главный источник моей силы: мы молились, плакали и смеялись
вместе. Я училась у своих прихожан стойкости и мудрости, терпению и покорности. Их энтузиазм свидетельствовал о присутствии Духа Святого, и их вера давала мне удесятеренное вдохновение. Американский христианский психолог была не права! Ибо “оправдавшись верою, мы имеем мир с Богом через Господа нашего Иисуса Христа, через Которого верою и получили мы доступ к той благодати, в которой стоим и хвалимся надеждою славы Божией. И не сим только, но хвалимся и скорбями, зная, что от скорби происходит терпение, от терпение опытность, от опытности надежда, а надежда не постыжает, потому что любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам”. (К Римлянам 5:1-5)
<<Рождение новых церквей>> | <<С крыльями за спиной>>
Leave a Reply