Помню, как в сентябре 1991 года Леонид Пироговский – один из будущих моих ассистирующих пасторов – мне заметил, что теперь я рукоположенная: “На вас же даже не один, целых два епископа руки возложили! Вы теперь, Лидия Павловна, священник!” – только Леонид Петрович называл меня всегда по имени-отчеству. В методистской церкви, как и в других христианских церквях практикуется возложение рук при нескольких таинствах: крещении, исцелении и при рукоположении в священство. Я попыталась возразить Леониду Петровичу, что у меня еще не было семинарского образования, но Леонид был евреем и очень хорошо знал Ветхий Завет. Трудно было спорить с его цитатами из Книги Левит. Засев за книги, я обнаружила, что рукоположение или ординация (от латинского ordinare) означает правильное унаследование права служить. Хотя методистская церковь и не считает ординацию таинством, для меня положение на служение имело огромный духовный и священный смысл. Рукоположение не может быть принято без духовной готовности и принято легковесно.
Блуждая по дебрям книги Чисел и, ознакомившись с ними, я согласилась с Леонидом Петровичем, а потом нашла подтверждение и в Книге Деяний Апостолов 1:8, что мое рукоположение было сделано в полном соответствии с традициями христианской церкви. Мои прихожане считали меня рукоположенным священником – для них было очень значимо присутствие не одного, а даже двух епископов (епископа Вильяма Одена и епископа Ханса Ваксби) на богослужении и факт моего рукоположения. Для нас, не знающих Книги Дисциплин и условий рукоположения в сан пресвитера, та, так много значащая для всех нас служба означала начало священства. При этом мне вручили свидетельство местного пастора за подписью епископа Ваксби, где дата окончания служения была вычеркнута. Таким образом, мы решили, что я была не только рукоположена, но при этом была рукоположена пожизненно. Никто нам не потрудился разъяснить, что в методистской церкви пресвитерами становятся только после окончания семинарии и трех лет испытательного срока на рукоположение. В первом послании Апостола Павла к Тимофею(1 Тимофею 4:14) написано: “Не неради о пребывающем в тебе даровании, которое дано тебе по пророчеству с возложением рук священства”.
Как мне объяснил много лет спустя епископ Оден, поставивший меня на служение: “Ваша ситуация была очень необычной: Вы были единственным пастором в единственной в стране методистской церкви. Не было никаких других пресвитеров поставить Вас на служение. Поэтому было важно, чтобы вся община присутствовала. Та служба была в то же время символом рождения Методизма в России, а Вы были назначены в ней служить как лидер. Но одновременно возложение рук не было рукоположением по законам методистской церкви, потому что у Вас еще не было семинарского образования. Такого прецедента в мире еще не существовало”.
Православная церковь, узнала я, изучая свою ситуацию, вообще не признавала рукоположение в методистской церкви настоящим, потому что когда-то Джон Веслей возлагал руки на посылаемых им в Америку проповедников без семинарского образования, объявляя их пресвитерами. Англиканская церковь никогда не уполномочивала преподобного Джона Веслей рукополагать других священников на служение, а он, в свою очередь, рукополагал некоторых не просто пресвитерами, но даже епископами и суперинтендантами, как он поступил в случае с Доктором Томасом Коук. Православная церковь считает, что методистская церковь через действия своего родоначальники потеряла преемственность от Христа (в православии только епископы могут рукополагать на служение). Джон Веслей же опирался на послание апостола Павла к Римлянам (1:1), в котором Павел называет себя апостолом. А на основании Деяний Апостолов Джон Веслей заключает, что если Господь призвал на служение (даже тех, у кого нет специального образования), то Он сам обеспечит призванного всем необходимым для служения. Ну тут уж я убедилась, что хотя бы в моем случае все было по правилам – меня же даже не один епископ рукоположил, и я была уверена, что раз уж Господь поставил меня служить в начатой мною церкви, то никто у меня ее не отнимет. Пресвитеров уволить нельзя, а местных пасторов можно. Но, как говорится, век живи, век учись, и, как моя мама любит заканчивать: “А дураком помрешь!”
Только много лет позже я узнала, что Генеральному Совету, который старался начать церкви в Москве с 1991 года, посылая опытных миссионеров и используя партнерство с Фондом Мира, не приведшее к тому времени к созданию ни одной церкви, пришлось долго обсуждать мою ситуацию и в конце-концов признать нашу церковь в Екатеринбурге. Мы же, не зная правил, продолжали разъезжать по стране и рассказывать о нашей вере, не подозревая, что мы своего рода были в методизме пасынками. Генеральный Совет продолжал работать с Фондом Мира, и мы, со всем своим энтузиазмом, не понимали, что ставка делалась в первую очередь не на нас, верующих, а на политическую структуру, открывавшую методистской церкви в России многие двери.
Но жертвовали своими жизнями не те, кто принадлежал той политической структуре, на которую в самом начале сделал ставку Генеральный Совет, а мы, пасторы, и наши прихожане, поэтому, когда меня избрали осенью 1992 года представлять Россию и страны СНГ во всемирном совете церквей – Генеральном Совете, я, наконец-то, приобрела право голоса. Слушая доклад епископа Соломона на заседании Русской Инициативы весной 1993 года, моя голова просто закипела от ярости. Я почувствовала, как просыпается моя подростковая непримиримость к демагогии и самолюбованию, и это был нехороший знак, потому что будучи подростком я никогда не думала, встревая в драку. Часто красовалась с синяком под глазом, защищая девчонок во дворе. Епископ Соломон был полон убеждения, что к 2000 году в России будет 1000 церквей, 40 регионов и несколько епископов. Цифры под его рукой просто выпрыгивали перед нашими глазами на доску.
“Как может быть в России 1000 церквей, если у нас всего несколько церквей, и их пасторы уже испытывают стресс от нехватки средств и проблем со здоровьем! Если мы будем продолжать в том же духе, то к 2000 году Ивана Козлова, Людмилы Гарбузовой, Нелли Мамоновой, Ольги Коцуба, да и меня самой может уже не быть в живых!” Оратор поперхнулся, а Двайт на меня зашикал: “Кто тебя уполномочивал говорить?”
Мы выросли с лозунгом “Незнание законов не освобождает от ответственности!”, но уголовный кодекс, чтобы ознакомиться за что ответственны-то, купить было невозможно. Все мы, советские, жили в страхе, что в любой момент ты можешь, не зная, совершить что-то, а потом ответить. К сожалению, так же случилось и с Книгой Дисциплин, согласно которой мы должны были развивать свои церкви, но книга в пятьсот страниц была на английском, недоступная не только прихожанам, но и мне. Какой бы параграф я не открывала, не было ясно, как его применить в после-перестроечной России. Рюдигер Минор в один момент ссылался на Книгу Дисциплин, но когда я ее цитировала, обосновывая свою позицию, сразу прерывал: “Книга Дисциплин создана для американских методистов, в Европе она неприменима!” Мне было запрещено навещать другие церкви в России – даже те, что мы начали: “Лидия, Вы всего-навсего местный пастор! Вот и работайте в своей церкви!”
Но все-таки моей церкви в то время повезло, что Кен Лютжен, как руководитель программы по оказанию помощи в странах бедствия UMCOR помог мне с финансированием всех наших гуманитарных проектов, но другие церкви бедствовали. Тогда я обратилась с прошением к нашему епископу поставить всех пасторов на зарплату: “Епископ, я единственный пастор, получающий пусть и маленькую, но зарплату. Пожалуйста, поставьте мое имя последним в списке, и когда все пасторы получат зарплату, я тоже получу”.
К моему удивлению, епископ быстро отреагировал и на очередной конференции, состоявшейся в октябре 1993 года в Екатеринбурге, всем пасторам была назначена зарплата в 100 долларов. Всем пасторам было выдано по 500 долларов – зарплата на пять месяцев вперед. Мне хотелось прыгать на одной ножке, но сан не позволил, я поспешила домой позвонить Людмиле Гарбузовой и ее поздравить. Она болела и не приехала на конференцию. Люда была удивлена – ей никто зарплаты не выдал. Не выдали ей зарплату и через неделю. Епископ извинился, что ее имя случайно пропустили. Я вернулась к бухгалтеру и вернула 500 долларов, сказав, что приму их когда Людмила Гарбузова получит свою зарплату, нам, девчонкам, надо было друг друга поддерживать. Людмила для меня была всем. Мне казалось, как просто исправить ошибку, и все скоро забудется, но через несколько дней я получила копию письма, отправленного Рюдигером Минором епископу Одену, чтобы объяснить ситуацию с моим протестом – моя зарплата, как оказалась, финансировалась Луизианской конференцией, и епископу пришлось объясняться почему деньги мне переданы не были. К моему шоку, копия письма была отправлена епископам из разных стран: “Если Лидия Истомина отказалась от зарплаты в 100 долларов, легко представить сколько денег она берет у церкви”. Так Людмила пострадала за мое упрямство: нам обеим пришлось подтянуть ремешки на долгие шесть месяцев и жить без зарплаты. Про нас просто забыли.
И опять же мне было легче, чем Людмиле. Я ездила два раза в год в Нью Йорк на заседания Генерального Совета, где меня в аэропорту встречал лимузин и шофер с алой розой и табличкой с моим именем, чтобы доставить меня в Цинциннати на встречу директоров Генерального Совета. Несмотря на трудности с епископом, в Америке меня принимали как растущую звезду, я получала 50 долларов в день на еду, как и все остальные директора, все мои расходы оплачивались, мой первый полет в новом качестве стоил Генеральному Совету 5 тысяч долларов, все гостиницы и такси были к моим услугам. Старалась не тратить свои 50 долларов на еду – в Америке действительно можно потратить даже больше в день, и экономила на ужине или завтраке, чтобы привезти деньги детям. Оплачивались некоторые выступления, так что с голоду не умерли, только унижение давило. А домой возвращалась каждый раз к “разбитому корыту” – не в переносном смысле, в прямом: раковина в нашей крохотной Хрущевской ванной комнате треснула, и я стала бояться, что однажды она разломится и осколками поранит детей. Настояла, чтобы Сергей ее снял, и мы стали чистить зубы над ванной. Открывшийся вид некрашенной стены, торчащие металлические опоры напоминали о нашей реалии: жизнь пастора в России была не сахаром.
Лена Тищенко собрала нас всех у себя дома, на столе стояли красиво украшенные закуски и несколько бутылок водки. Раскрасневшийся Рюдигер вдруг запел по-немецки, срываясь на фальцетто, а Лена Степанова тут же начала подпевать по-русски, узнав мелодию, у нее был хороший голос:
Вставай, проклятьем заклеймённый,
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущённый
И в смертный бой вести готов.
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем –
тут все приглашенные, кроме меня, подхватили знакомые с детства строчки пролетарского гимна, зазвучавшие вдруг совсем по-новому. Вспомнились слова, которыми меня встретили мои же лидеры после моего возвращения из Америки в августе 1992 года: «Кто был первым, станет последним, а кто был последним, станет первым!» А дружный хор продолжал в унисон:
Мы наш, мы новый мир построим,
Кто был никем — тот станет всем!
Не это ли проповедовал Клинтон Рабб в мое отсутствие?
А епископ продолжал с явным удовольствием, он даже встал для исполнения Интернационала:
Никто не даст нам избавленья:
Ни бог, ни царь и не герой —
Добьёмся мы освобожденья
Своею собственной рукой.
Чтоб свергнуть гнёт рукой умелой,
Отвоевать своё добро, —
Вздувайте горн и куйте смело,
Пока железо горячо!
Leave a Reply